Мастер твердого мира

 
Оказывается, не так уж и страшно потерять ногу. Страшно, когда тебе её возвращают обратно. Моё имя — Патрик. А фамилия моя вам ничего не скажет. Я не успел написать достаточного количества статей в популярные научные журналы, чтобы прослыть именитым этнологом. И вряд ли теперь напишу. Скоро я и писать-то не смогу.
 
Закончив в 96-ом году Дарборский университет в штате Мэн, я с большим рвением начал искать возможности окунуться в мир малых народов Боливии. Удивительно, но факт — здесь существуют племена-мифы, и я считал, что встречусь с ними лицом к лицу. Именно я! Ведь удача любит молодых.
 
Целых два года я изучал веселые и распевные сказки, песни и танцы, про которых и так вдоволь наслушался лекций в университете. Я был сыт по горло цветастыми одеждами и мятыми шляпами, синими юбками и мужскими кокошниками.
Мифы ускользали сквозь пальцы, как мечты о скорой и небывалой славе. Я купался в пепле инков, который не оставлял никаких видимых следов на моих ладонях. Всё было зря. Я только становился старше. Будто сам медленно иссыхал и превращался в мумию.
 
Но однажды в мерцающем полусвете полуденного солнца призрачный силуэт маленького местного вождя Адана возник передо мной и пал на колени. Он молил меня последовать за ним к мастеру твердых миров, что проклят быть единым с землёй, но не с людьми. И если его не навещать, он сам станет землёй и мир обратится в пыль. А в пыли их народ не сможет выжить. Не сможет дышать. Как и все народы, живущие на земле.
 
Бред. Наркотический бред или помешательство на фоне безжалостных лучей южного солнца. Подумал бы человек, понимающий язык аймара. Но я видел в его словах шанс прикоснуться к чему-то, о чём никто (возможно, всё человечество) ничего не знает. Увидев в моих глазах неподдельный интерес, Адан улыбнулся. Время собираться в дорогу.
 
Мы шли три дня через непроходимые джунгли, полные опасностей и дикого ужаса. Но они не пугали. Я был проглочен жаждой узнать секрет мастера твердых миров. Первая и единственная косточка, которую мне удалось нащупать в древнем пепле.
 

 
Весь долгий путь, минуя нападения пум и ягуаров, под пристальным взглядом сотен обезьян, изнывая от дневной жары и ночного душного холода, умудряясь не быть укушенными змеями, пауками и скорпионами, мы шли к моей цели – стать прочной основой ныне живущих цивилизаций.
 
В жестоких джунглях Боливии я в два счёта мог лишиться рук, ног, или глаза. Но теперь-то я знаю — моя сущность уже принадлежала ему. В тот самый миг, когда на смуглом лице Адана возникла улыбка, я уже был уложен глубоко в основание твёрдого мира.
 
Наконец на третий день нашего путешествия мы забрались высоко в горы. На одном из очередных скалистых выступов была будто вытоптана десятками ног большая песчаная площадка. Будь это сказочный рассказ, то здесь непременно должен был восседать серебристый дракон, охраняющий вход в сети пещерных лабиринтов. Но дракона не было, а в лабиринтах хранились не сокровища. Там таились великие секреты мирозданья.
 
Я снял со спины походный рюкзак со снаряжением, чтобы достать блокнот и сделать пару зарисовок. Было в этом месте что-то необычайное и зловещее. Если наклонить голову, то свод пещеры станет похож на ноздри. Вздёрнутые ноздри яростного презрения. Я боялся поднять голову выше, и увидеть там глаза полные кровавых слёз и ненависти.
 
Я обрадовался, что мне не придётся смотреть в те глаза. Из черноты пещерного холода послышались шаги. Секунда и проступил силуэт высокого человека. Слишком высокого для местных племен.
 
Адан засуетился и бросился в молитвенном поклонении на землю, поднимая вокруг себя клубы пыли. Он замер совсем не в том умоляющем жесте, которым несколько дней назад был удостоен я. Он словно увидел Бога. Мужчина продолжал идти к нам, опираясь на длинный шест, сплетенный из старых лиан и отполированных веток. Лицо, да и всё тело его было почти серым, испещренное тысячами мелких морщинок.
 
Он будто был укутан в старый шёлковый некогда дорогой шарф, который нещадно измяли и впопыхах попытались разгладить нервной рукой. Он вышел в центр площадки – совсем голый лишь в накинутой на бёдра чернеющей тряпке — и вскинул свой шест (или посох?), и закричал на непонятном мне наречии «УхмакКхалиИ!».
 
В уголках его большого рта я заметил пятна, будто он вымазал губы дёгтем. Адан на земле задрожал всем телом и… заплакал? Я же совершенно не понимал, что нужно делать. Руки заняты блокнотом, в ногах зажимаю рюкзак. Пот крупными каплями застилает глаза. И я всё ещё боюсь поднять голову. Машинально пытался зацепиться глазами хоть за что-нибудь, потому что никак не мог поймать взгляда мастера.
 
В свете солнца в его посохе больше не узнавалось растений – никаких! – только кости. А на конце (что?) изогнутая ладонь? И она вовсе не узнавалась! Она была там. Точно была там! Человеческая ладонь со скрюченным пальцем. Я хотел было обратить своё негодование к Адану, но глаз отметил отсутствие гениталий — мозг принимал странный сигнал ужаса – чернеющая тряпка оказалась выжженной плотью мастера, будто кто-то уронил на шарф тлеющую сигарету или? Или намеренно выжег то место факелом.
 
Когда глаза наши всё-таки встретились, я почувствовал, как дрожит земля. Вытянутые ноздри за спиной мастера зашевелились в напряжении, втягивая воздух. Уродливый горб наклонился вперед, и его громадная тень накатила смрадной волной. Щекам сделалось холодно. Это я плакал. А страх медленно просачивался сквозь мою кожу. За спиной мастера кипело настоящее зло. УхмакКхалиИ!
 
Рука на костистой трости (или жезле?) прочертила длинную дугу и впилась мне в висок. Рука была тёплой. Как живая. Земля задрожала сильнее. А когда я оказался на ней. Дрожь утихла.
 
***
Сколько я был в отключке и чем он опаивал меня я не знаю. Осознание того, что от моего тела отделили ноги, долго не приходило. Забавно, правда? Меня больше интересовало – как? Как он умудрился это сделать?
 
У него явно не было инструментов и анестезии. Никаких тебе антибиотиков и стерильных бинтов. Только пепел древних индейцев и их кости. А я всё ещё был жив. Я точно дышал. Лежал на мешках и смотрел туда, где должно было продолжаться моё тело.
 
Иногда мне чудилось, что я шевелю ногами. И это гадкие тени просто прячут их от меня. Они такие густые и влажные, что скрывают от меня ноги будто под толстым слоем мха.
 
Мои ноги. Те, что зажимали походный рюкзак. Те, что протопали сотни миль, чтобы оказаться в руках старого кастрированного индейца. Так я иногда размышлял. И мысль о том, что ноги всё ещё при мне металась в моём мозгу, как сдувающийся шарик. Этот шарик обязательно плюхался на землю. И я молча поднимал его. Снова судорожно накачивал воздухом тухлых размышлений. Ну, как? Как? Как он мог это сделать?
 
А потом. Потом мне их вернули. Я визжал при виде того, во что превратилась часть когда-то моего тела. В мозгу будто что-то лопнуло. Взорвался мой шарик. Я перекачал его. Перенапряг легкие. И его разорвало.
 
В голове стоял звон, а в глазах плыли чёрные пятна. Возможно, это был микроинсульт. Потому что я не мог ещё очень долго произнести ни звука.
 
Нет, он не съел мою плоть. И не сжёг на ритуальном костре. Он сделал изысканный стул. Невиданную и трудно представимую мебель.
 
Мастер твердого мира конкурс рассказов disgusting men
Голени — это передние ножки стула. Стопы смотрели в стороны слегка косолапо. А ведя я даже и не знал, что обладал таким нелепым дефектом.
 
Ногти на пальцах были аккуратно подточены и отполированы до блеска. В них ползали отблески факелов, расставленных вдоль стен моей усыпальницы. Как какие-то личинки. Но нет. Это был чистейший благородный блеск.
 
Под его лёгкой рукой мои коленные чашечки стали малыми подлокотниками (или ручками?) – чтоб удобнее было перемещать стул. Такие славные. Удобно ложатся в ладонь.
 
Между ручками вместо сидения были натянуты выделанные жилы или сухожилия. Не знаю. Но такие гладкие, мягкие и упругие. Для устойчивости он использовал обработанные берцовые косточки, как перекладинки – элегантные, но одновременно с этим достаточно крепкие.
 
Самые большие – бедренные кости – стали последней опорой – задними ножками этого замечательного стула. Я потрогал пульсирующий культи внизу живота и понял, что ему удалось филигранно извлечь из таза головку бедренной кости. Она идеально позволяла найти равновесие стулу даже на неровной или мягкой поверхности.
 
Мастер твердых миров с улыбкой наблюдал мою реакцию на свою работу. По-видимому, он был очень доволен. Его рот чернел дёгтем, а глаза превратились в маленькие щёлочки.
 
Кроме ног он принёс для меня трубку. Больше никаких отваров не давал – только табак. Дым в лёгких успокоил меня, и я смог понастоящему насладиться его работой и не один раз. На холодном полу черепной коробки мне попался ещё один шарик, но всё с тем же вопросом: как он смог это сделать? Как он смог сделать такую красоту?
 
Когда слабость в теле после действия наркотика закончилась, я даже попробовал усидеть в нём, подтянувшись на собственных коленных чашечках. Звучит странно. Но очень удобно. Не хватает только спинки. И держать равновесие без ног трудно. Но всё-таки стул был… идеальным. Как он смог это сделать? Как?
 
Мастер твёрдых миров с наслаждением и гордостью наблюдал за мной. Он с пониманием кивал. Да, здесь явно не хватает спинки. Когда я вдоволь нарадовался (подарком?) своими ногами, я почувствовал, как на меня накатывает апатия. Мастер всё не уходил, и я осмелился заговорить с ним. Голос в пещере больше мне не принадлежал. Как и всё остальное.
 
Мастер не имел имени. Одно лишь призвание. Мастер твёрдых миров. Он говорил на недоразвитой версии языка аймара или на его какой-то гибридной версии. Но несмотря на это, я смог понять из нашей беседы значительно больше, чем из пространных блуждающих предложений вождя Адана.
 
Раз в сто лет духи посылают нового мастера. Будучи их прямым порождением, он может делать всё что ему вздумается. Он не признаёт никаких уроков и традиций племен. Он берёт, что желает. Он посягает на чужих жён. Он может даже убить, если пожелает. Так мастер даёт знать соплеменникам о своём происхождении. Поэтому мастера изолируют до конца его дней.
 
В разных краях есть ни одна такая сеть пещер для новых мастеров. Их рождение спонтанно, как проявление стихии. Соплеменники две зимы должны поддерживать мастера, нося ему воду и пищу. А по истечению этого срока, если он не уходил назад к духам, методом провидения или жеребьёвки соплеменники должны были приводить мастеру уже человеческий продукт. Что станет скрепой для твёрдого мира.
 
Если этих скреп не будет, то мир рассыплется и всё покроет пыль. Жизнь на земле станет невозможной. Здесь слова Адана обрели новый смысл. Неметафорический. Мои ноги стали этими скрепами. Благодаря им, возможно, вы сейчас дышите.
 
Я спросил и много ли людей приходит к мастеру, чтобы дать материал. На что он кивнул и ушёл во тьму. Его ноги принадлежали ему. Они шлёпали по холодному полу пещеры, и мне захотелось также. Я выбросил руки вперед и пополз за ним.
 
Его шаги и мои собственные движения эхом отражались от мокрых каменных стен и сводов. Где-то глубоко в черноте звуки огибали сталагмиты и сталактиты ударяясь в мои перепонки вихрем нечленораздельного бреда. Это сумасшествие. Их много. Они все там. Они все там. Я замер и прислушался. Шаги и движения не прекратились. Вихрь звуков был неумолим.
 
Во тьме пещеры ползал материал. И я слышал шепот, плачь и мольбы. Ведь не все знали язык аймара. Не все понимали своё предназначение и важность пребывания здесь в мастерской твёрдого мира. Скоро мучения закончатся, а их дети смогут дышать и дальше. Это ли не самое главное? Что-то зашевелилось впереди.
 
Я ничего не видел, но знал наверняка: материал, лишь отдаленно напоминающий человеческое существо, вскидывал вперед остатки конечностей и стремился к свету. Кто-то напрягает глаза, которые ему больше не принадлежат. Кто-то водит головой без ушных раковин. Кто-то извивается червём по земле, мечтая поскорее стать частью твердого мира. Терпите. Скоро всё кончится. Я не могу вам помочь. Это вы помогаете миру. Твёрдому миру.
 
Страх коснутся чужих страданий развернул меня, и я пополз обратно. Мягкий свет факелов ласково подзыв к себе. Успокойся. Сядь, посиди, подумай. Как он смог это сделать? Я полз к островку дребезжащего света, а шепот и плач всё преследовали и преследовали меня.
 
Они все были рядом. Близко. Копошились. В тени. Так близко. И хотя от табака мастера мне будет хуже. Пульсация внизу станет сильнее. Я всё-таки потеряю счёт времени и не смогу сопротивляться, если они вдруг выйдут из тени. Зато станет спокойнее. Давление во всём теле поднимется и притупится слух на какое-то время. И меня это вполне устраивало. Плевать.
 
Я закурил трубку. Медленно втянул клубы горького дыма в лёгкие. И спокойствие заполнило все пустоты внутри меня. Уверенность в том, что всё это важно, вернулась. Мои ноги запутались в табачном дыму, и я почувствовал, как шевелю пальцами. Щекотно. Огонь факела опять сверкал на полированных ногтях. Они ведь правда шевелятся? Я влез рукой в рюкзак и нащупал там свой блокнот. На листочке было нарисовано разъяренное лицо горбатого великана. Он попрежнему не был способен встать во весь рост. И слава богу! Я перевернул страничку и стал писать. Писать всё, что вы сейчас читаете. Вдруг вы всё ещё дышите.
 
Если, гуляя по старому рынку, или заглянув в закрома коллекционера, вы случайно наткнулись на иссохшую мумию или её голову. Не пугайтесь. Если вам попалась странная перьевая ручка из пальца писателя. Или может кубок из черепа мыслителя. Или даже ваза из грудной клетки атлета. Возрадуйтесь! Возможно, только благодаря им вы сейчас можете читать эти строки. Возможно.
 
Я вдохнул побольше наркотического дыма, чтобы прогнать прочь всякие сомнения. И как же он смог это сделать? Как?